«Ты чё, не уступишь?!» — как меня хотели согнать с полки в поезде. Ночная истерика в вагоне: четыре баула, две фурии и я

2000год. Двадцать три весны за плечами.

Москва оставалась позади, растворяясь в предрассветной дымке, а впереди маячила Астана – пункт назначения, который тогда казался скорее точкой невозврата, чем временной остановкой. Вся жизнь, как и это путешествие, ощущалась неким парадоксом: одновременно прогнившей до основания и необъятно многообещающей. Я сидел в купейном вагоне, на одном из двух нижних мест. Моим компаньоном был мужчина, чье присутствие ограничивалось лишь занимаемым пространством. Ни обмена взглядами, ни попыток сближения. Это молчание, как ни странно, даже успокаивало.

Железнодорожный состав, словно древний змей, мерно полз в темноте Татарстана. Шорохи, скрипы, покачивание – все составляющие ночного транзита. Ночь – время для забытья, для погружения в себя, а порой – для неожиданных, абсурдных откровений.

И вот, я дремал. Или, быть может, просто лежал, укутанный полусном, потому что иных занятий не предвиделось. Внезапно – прикосновение. Чужая, настойчивая ладонь на моем плече.

— Эй, подъем!

Мозг еще не успел обработать информацию, тело не отозвалось. Поворачиваю голову – передо мной стоит женщина. За ней – еще одна. А между ними, словно бастионы, возвышаются четыре огромных, до отказа набитых клетчатых баула. Каждый из них выглядел так, будто мог потягаться весом с самим вагоном.

— Что? – мой голос был хриплым от сна и мгновенного раздражения.

И едва я произнес это, как они, словно по невидимому сигналу, принялись будить моего соседа.

— Наверх! – не было ни намека на просьбу, лишь жесткое, безапелляционное требование.

Он приоткрыл один глаз, моргнул, пытаясь осознать происходящее, затем медленно сел, натягивая носки.

— Что тут происходит? – спросил я, обращаясь скорее к воздуху.

Женщина, та, что казалась главной, окинула меня взглядом, в котором читалось полное пренебрежение, будто я был не человеком, а неким неуместным предметом, занявшим чужое пространство.

— Это наши места. Перебирайтесь на верхние полки!

Я перевел взгляд с пола на ее лицо, затем на горы сумок, и снова на ее лицо.

— Но… у меня билет на нижнее место, – произнес я, стараясь сохранить спокойствие.

— И что, по-вашему, я должна карабкаться наверх?! – ее голос взвился до пронзительного визга.

— Если это ваш билет, – спокойно ответил я, – то, полагаю, да. Я никуда не двинусь.

Сосед, до этого момента наблюдавший, как будто смотрит театральное представление, встряхнулся, бросил взгляд на меня, затем на женщин, и его лицо скривилось, словно он только что вспомнил самый постыдный анекдот.

— И я тоже не полезу, – пробормотал он, без всякого пафоса, просто снова укрылся одеялом и отвернулся.

Женщины начали буквально кипеть. Из ушей, казалось, вот-вот повалит пар, а руки уже уперлись в бока.

— Вы что?! Совсем обнаглели?! Сейчас я позову проводницу!

Я лишь кивнул.

— Зовите.

Она вылетела из купе, ее крик разнесся по всему вагону, словно оперная ария:

— Люди! Хамы! Мужчины! Места не уступают! Беспредел!

В купейном вагоне, как оказалось, акустика была идеальной, особенно в ночной тишине. Соседи проснулись, некоторые любопытно высунулись в коридор. Мы с соседом были главными актерами этой абсурдной драмы, женщины с их клетчатыми монстрами – декорациями, а пыльные стены, облупленные полки и мутный чайник – фоном.

Появилась проводница, ее лицо выражало вселенскую усталость.

— Что случилось?

Женщина-главарь, не теряя ни секунды, вывалила свою версию:

— Я зашла, а он не уступает! Место мое, а он не уступает! Хамство! Что за мужчины пошли!

Я оставался на своей нижней полке, непоколебимый, как монумент.

— Вы же уже проверяли билеты, – напомнил я. – Мы едем полдня, если бы я был не на своем месте, вы бы давно заметили.

Я полез в сумку, нащупывая смятый билет – он был таким же помятым, как и моя тогдашняя жизнь. Протянул его.

Проводница сверила.

— Но это его место.

— Ну да, – вскричала баба, – я же говорю, не уступает!

— Но… – проводница запнулась, – это… ну, это же его место. Почему он должен уступать?

— А я что, должна на верх лезть?! Я буду жаловаться! Вызывайте начальника поезда!

Тем временем сосед, до этого момента хранивший стоическое молчание, наклонился ко мне.

— Не уступай. Ни за что. Эти как только почувствуют слабину – так и на голову сядут.

Он был абсолютно прав. Этим баулам, казалось, не хватало только собственного голоса и паспорта, чтобы начать требовать свои права.

Женщины выскочили в коридор, и снова – шквал негодования.

— Милицию зови! Да мы таких на землю опускаем!

Из купе стали выглядывать любопытные лица. Кто-то, наверное, ожидал драки, кто-то – финального аккорда комедии. Минут через пятнадцать в проходе появились две внушительные фигуры – начальник поезда с папкой и милиционер с внушительными усами.

— Предъявите билеты, – произнес начальник ровным голосом, словно читал лекцию по термодинамике.

Мы с соседом протянули свои. Дамы тоже. Начальник долго изучал документы.

— Не будете уступать? – спросил он меня, без тени угрозы, чисто формально.

Я ответил:

— Нет.

Сосед добавил:

— А с какой стати? Я вообще-то спал!

Начальник тяжело вздохнул.

— Нет-нет. Я просто… уточнил.

И повернулся к женщинам.

 Ваши места – верхние, и их надлежит занять вам. Это купейный вагон, не плацкарт. Здесь пассажиры платят за иной уровень комфорта, и каждое место строго соответствует билету.

— Мне плевать! – взревела женщина, ее голос пронзил вагон. – У меня баулы! Вы их видели? Куда мне их девать?!

— Надо было сдавать в багаж, – отрезал проводник, его голос теперь звучал сталью. – Еще один подобный «концерт» – и вы сойдете на ближайшей станции.

И наступила тишина. Непроницаемая, оглушительная – та, что оседает после взрыва. Тишина, которая приходит, когда все аргументы исчерпаны, а воздух наэлектризован. Словно невидимая рука резко оборвала нить их истерики. Женщины, словно побитые, покорно полезли на верхние полки. Их громоздкие баулы сиротливо остались лежать в проходе – немые свидетели минувшей битвы, будто заброшенные экспонаты из музея ушедшей эпохи. Они не взяли ни постельного белья, ни чая – ничего, что могло бы напомнить о комфорте. Утром, ровно в одиннадцать, они сошли с поезда. Их уход был по-своему громок, но абсолютно безмолвен.

И вот тогда – произошло настоящее чудо. На их места опустились двое: муж и жена. Их лица были одухотворены, излучая спокойствие и достоинство. Они лишь деликатно попросили освободить стол на время обеда. В остальное время они предпочитали уединение верхних полок. Тихие, необычайно воспитанные, они вечером даже пригласили нас на чай. Мы беседовали о погоде, о кино, и в воздухе не витало ни тени спора, ни крика, ни малейшего вторжения в личное пространство.

Поезд мерно набирал ход, унося нас вперед. Чух-чух. Мир, казалось, вновь обрел свою привычную, размеренную траекторию.

Лежа на своей полке, я смотрел в потолок, и в голове неотступно крутилась мысль: где же проходит та незримая грань, за которой обыденность оборачивается абсурдом? Когда взрослого человека, обладающего билетом и законным правом на ночной отдых, будят в три часа ночи, бесцеремонно требуя «лезть наверх», словно он не пассажир, а солдат на плацу или артист цирка.

Самое жуткое не в самом факте подобного поведения, а в той непоколебимой уверенности, с которой они действуют – уверенности победителей. Это убеждение, выкованное в бесконечных очередях, в дефицитных кооперативах, в изнурительных «сортировках» под палящим солнцем. И эти баулы, громоздкие, бесцеремонные, вечно претендующие на чужое пространство, стали для меня символом – метафорой целой страны.

Тот скандал, в сущности, был не о полках. Это была отчаянная битва за символическую территорию. Женщины боролись не за физическое удобство – они сражались за власть. За призрачную иллюзию того, что мир по-прежнему принадлежит тем, кто способен кричать громче и чья авоська весомее.

В ее глазах я увидел не усталость или досаду, а чистую, неприкрытую ярость. Ярость, что годами копится в людях, которым с детства внушали: они имеют право. Право на жалобу, на истерику, на необоснованную, но агрессивно отстаиваемую привилегию.

И, честно говоря, я был несказанно рад, что не уступил. Не из принципа. Просто знал: стоит однажды дать слабину, и они не просто сядут на шею – они обоснуются там со своими клетчатыми баулами, и будут жить. До конца этой дороги. Возможно, до конца твоей жизни. А так – они ушли, и вагон наполнился спокойствием. И снова наступила наша нормальная, тихая, порой несправедливая, но хотя бы вежливая реальность.

Читайте также:

• Швырнула 3 картонки у капусты - и слизням настал "полный капут": Больше ни одного не наблюдаю
• Вместо дорогущих процедур — щепотку на ладонь, и через 3 секунды лицо засветится, как после косметолога
• Не чай, не кофе, не какао: ученые рассказали о лучшем напитке для утра - улучшает кожу и радует кишечник
• Сажаю эти 5 культур на грядки, высвободившиеся в августе — урожая в 3 раза больше, чем от посадок ещё в мае